Неточные совпадения
— Где же наши куры? —
Девчонки орут.
«Не орите, дуры!
Съел их земский
суд;
Взял еще подводу
Да сулил
постой…»
Славно жить народу
На Руси святой!
— Как я рада, что слышала Кознышева! Это
стоит, чтобы поголодать. Прелесть! Как ясно и слышно всё! Вот у вас в
суде никто так не говорит. Только один Майдель, и то он далеко не так красноречив.
«Нет, этого мы приятелю и понюхать не дадим», — сказал про себя Чичиков и потом объяснил, что такого приятеля никак не найдется, что одни издержки по этому делу будут
стоить более, ибо от
судов нужно отрезать полы собственного кафтана да уходить подалее; но что если он уже действительно так стиснут, то, будучи подвигнут участием, он готов дать… но что это такая безделица, о которой даже не
стоит и говорить.
«Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти в
суд, он оделся, взял портфель и через две-три минуты
стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, — на смуглом лице брюнета весело блестели странно знакомые голубые глаза. Мальчик
стоял, опустив балалайку, держа ее за конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще меньше ростом и тоньше. Так же, как солдаты, он смотрел на Самгина вопросительно, ожидающе.
Варвара сидела на борту, заинтересованно разглядывая казака, рулевой добродушно улыбался, вертя колесом; он уже поставил баркас носом на мель и заботился, чтоб течение не сорвало его; в машине ругались два голоса, стучали молотки, шипел и фыркал пар. На взморье, гладко отшлифованном солнцем и тишиною, точно нарисованные,
стояли баржи, сновали, как жуки, мелкие
суда, мухами по стеклу ползали лодки.
Было найдено кое-что свое, и,
стоя у окружного
суда, Клим Иванович Самгин посмотрел, нахмурясь, вдоль Литейного проспекта и за Неву, где нерешительно, негусто дымили трубы фабрик. В комнате присяжных поверенных кипел разноголосый спор, человек пять адвокатов, прижав в угол широколицего, бородатого, кричали в лицо ему...
Вздрагивая, точно больной лихорадкой, баркас бойкой старушкой на базаре вилял между
судов, посвистывал, скрипел; у рулевого колеса
стоял красивый, белобородый татарин, щурясь на солнце.
Вскочила это она, кричит благим матом, дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не
стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В
суд, говорит, на нее, в
суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в
суде возьмешь, чем докажешь?
В
суде адвокат совсем уже было его оправдал — нет улик, да и только, как вдруг тот слушал-слушал, да вдруг встал и перервал адвоката: «Нет, ты
постой говорить», да все и рассказал, «до последней соринки»; повинился во всем, с плачем и с раскаяньем.
Saddle Islands значит Седельные острова: видно уж по этому, что тут хозяйничали англичане. Во время китайской войны английские военные
суда тоже
стояли здесь. Я вижу берег теперь из окна моей каюты: это целая группа островков и камней, вроде знаков препинания; они и на карте показаны в виде точек. Они бесплодны, как большая часть островов около Китая; ветры обнажают берега. Впрочем, пишут, что здесь много устриц и — чего бы вы думали? — нарциссов!
От тяжести акулы и от усилий ее освободиться железный крюк начал понемногу разгибаться, веревка затрещала. Еще одно усилие со стороны акулы — веревка не выдержала бы, и акула унесла бы в море крюк, часть веревки и растерзанную челюсть. «Держи! держи! ташши скорее!» — раздавалось между тем у нас над головой. «Нет,
постой ташшить! — кричали другие, — оборвется; давай конец!» (Конец — веревка, которую бросают с
судна шлюпкам, когда пристают и в других подобных случаях.)
Начиная с апреля
суда приходят сюда; и те, которые
стоят в Столовой бухте, на зиму переходят сюда же, чтобы укрыться от сильных юго-западных ветров.
Был туман и свежий ветер, потом пошел дождь. Однако ж мы в трубу рассмотрели, что
судно было под английским флагом. Адмирал сейчас отправил навстречу к нему шлюпку и штурманского офицера отвести от мели. Часа через два корабль
стоял уже близ нас на якоре.
К нам приехал чиновник, негр, в форменном фраке, с галунами. Он, по обыкновению, осведомился о здоровье людей, потом об имени
судна, о числе людей, о цели путешествия и все это тщательно, но с большим трудом, с гримасами, записал в тетрадь. Я
стоял подле него и смотрел, как он выводил каракули. Нелегко далась ему грамота.
При нас толпы работников мостили на грунт плиты; у берега
стояло несколько
судов.
Мили за три от Шанхая мы увидели целый флот купеческих трехмачтовых
судов, которые теснились у обоих берегов Вусуна. Я насчитал до двадцати рядов, по девяти и десяти
судов в каждом ряду. В иных местах
стояли на якоре американские так называемые клиппера, то есть большие, трехмачтовые
суда, с острым носом и кормой, отличающиеся красотою и быстрым ходом.
Но это было нелегко, при качке, без Фаддеева, который где-нибудь
стоял на брасах или присутствовал вверху, на ноках рей: он один знал, где что у меня лежит. Я отворял то тот, то другой ящик, а ящики лезли вон и толкали меня прочь. Хочешь сесть на стул — качнет, и сядешь мимо. Я лег и заснул. Ветер смягчился и задул попутный;
судно понеслось быстро.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные
суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении
судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а
стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Суда и джонки, прекрасные европейские здания, раззолоченная кумирня, протестантские церкви, сады — все это толпится еще неясной кучей, без всякой перспективы, как будто церковь
стоит на воде, а корабль на улице.
На рейде рисуются легкие очертания военных
судов, рядом
стоят большие барки, недалеко и военные китайские
суда, с тонкими мачтами, которые смотрят в разные стороны.
Английский лоцман соснет немного ночью, а остальное время
стоит у руля, следит зорко за каждою струей, он и в туман бросает лот и по грунту распознает место. Всего хуже встречные
суда, а их тут множество.
За 16-ть миль до Шанхая, в Вусуне,
стоит целый флот так называемых опиумных
судов.
Точно несколько львов и тигров бросаются, вскакивают на дыбы, чтоб впиться один в другого, и мечутся кверху, а там вдруг целой толпой шарахнулись вниз — только пыль столбом
стоит поверх, и
судно летит туда же за ними, в бездну, но новая сила толкает его опять вверх и потом становит боком.
В другой раз к этому же консулу пристал губернатор, зачем он снаряжает
судно, да еще, кажется, с опиумом, в какой-то шестой порт, чуть ли не в самый Пекин, когда открыто только пять? «А зачем, — возразил тот опять, — у острова Чусана, который не открыт для европейцев, давно
стоят английские корабли? Выгоните их, и я не пошлю
судно в Пекин». Губернатор знал, конечно, зачем
стоят английские корабли у Чусана, и не выгнал их. Так
судно американское и пошло, куда хотело.
Лодки, с семействами,
стоят рядами на одном месте или разъезжают по рейду, занимаясь рыбной ловлей, торгуют, не то так перевозят людей с
судов на берег и обратно. Все они с навесом, вроде кают. Везде увидишь семейные сцены: обедают, занимаются рукодельем, или мать кормит грудью ребенка.
Наконец, слава Богу, вошли почти в город. Вот подходим к пристани, к доку, видим уже трубу нашей шкуны; китайские ялики снуют взад и вперед. В куче
судов видны клиппера, поодаль
стоит, закрытый излучиной, маленький, двадцатишестипушечный английский фрегат «Spartan», еще далее французские и английские пароходы. На зданиях развеваются флаги европейских наций, обозначая консульские дома.
На бульваре, под яворами и олеандрами,
стояли неподвижно три человеческие фигуры, гладко обритые, с синими глазами, с красивыми бакенбардами, в черном платье, белых жилетах, в круглых шляпах, с зонтиками, и с пронзительным любопытством смотрели то на наше
судно, то на нас.
Недалеко от нас
стояли французский военный пароход «Сolbert» и несколько купеческих
судов. «А Манилы все-таки не видать!» — сказал я.
В маленькой бухте, куда мы шли,
стояло уже опередившее нас наше
судно «Князь Меншиков», почти у самого берега.
Зевая на речку, я между тем прозевал великолепные домы многих консулов, таможню, теперь пустую, занятую
постоем английских солдат с военных
судов.
Только и слышишь команду: «На марса-фалах
стоять! марса-фалы отдать!» Потом зажужжит, скользя по стеньге, отданный парус,
судно сильно накренится, так что схватишься за что-нибудь рукой, польется дождь, и праздничный, солнечный день в одно мгновение обратится в будничный.
Года четыре назад приходили два китоловные
судна и,
постояв несколько времени, ушли, как делают все порядочные люди и корабли.
Бe, поняв, в чем дело, очень горячо
стоял тоже за кассацию, живо представив товарищам картину
суда и недоразумения присяжных, как он его совершенно верно понял; Никитин, как всегда, стоявший за строгость вообще и зa строгую формальность, был против.
— Теоретически, а не практически, как я увидал.
Суд имеет целью только сохранение общества в настоящем положении и для этою преследует и казнит как тех, которые
стоят выше общего уровня и хотят поднять его, так называемые политические преступники, так и тех, которые
стоят ниже его, так называемые преступные типы.
— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то
суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на
суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, все стонал, а тот
стоял и на него любовался. Это хорошо!
— Они
стоят на любопытнейшей точке, — продолжал отец библиотекарь, — по-видимому, совершенно отвергают в вопросе о церковно-общественном
суде разделение церкви от государства.
— Ну, так и я тогда же подумала! Лжет он мне, бесстыжий, вот что! И приревновал он теперь меня, чтобы потом на меня свалить. Ведь он дурак, ведь он не умеет концов хоронить, откровенный он ведь такой… Только я ж ему, я ж ему! «Ты, говорит, веришь, что я убил», — это мне-то он говорит, мне-то, это меня-то он тем попрекнул! Бог с ним! Ну
постой, плохо этой Катьке будет от меня на
суде! Я там одно такое словечко скажу… Я там уж все скажу!
Мое прощание с моряками носило более чем дружеский характер.
Стоя на берегу, я увидел на мостике миноносца командира
судна. Он посылал мне приветствия, махая фуражкой. Когда «Грозный» отошел настолько далеко, что нельзя уже было разобрать на нем людей, я вернулся в старообрядческую деревню.
При входе в залив Ольги справа высится одинокая скала, названная моряками островом Чихачева. На этой скале поставлена сигнальная башня, указывающая
судам место входа. Но так как летом в этой части побережья почти все время
стоят туманы, то она является совершенно бесполезной, ибо с моря ее все равно не видно.
Владимир потупил голову, люди его окружили несчастного своего господина. «Отец ты наш, — кричали они, целуя ему руки, — не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, осударь, с
судом мы управимся. Умрем, а не выдадим». Владимир смотрел на них, и странные чувства волновали его. «
Стойте смирно, — сказал он им, — а я с приказным переговорю». — «Переговори, батюшка, — закричали ему из толпы, — да усовести окаянных».
Члены встретили его с изъявлениями глубокого подобострастия, придвинули ему кресла из уважения к его чину, летам и дородности; он сел при открытых дверях, — Андрей Гаврилович
стоя прислонился к стенке, — настала глубокая тишина, и секретарь звонким голосом стал читать определение
суда.
Соломон-квартальный, вместо
суда, бранил их обоих на чем свет
стоит.
Она запирает дверь на ключ, присаживается к большому письменному столу и придвигает денежный ящик, который постоянно
стоит на столе, против изголовья барыниной постели, так, чтоб всегда иметь его в глазах. В денежном ящике, кроме денег, хранится и деловая корреспонденция, которая содержится Анной Павловной в большом порядке. Переписка с каждой вотчиной завязана в особенную пачку; такие же особые пачки посвящены переписке с
судами, с опекунским советом, с старшими детьми и т. д.
— Что ему, псу несытому, делается! ест да пьет, ест да пьет! Только что он мне одними взятками
стоит… ах, распостылый! Весь земский
суд, по его милости, на свой счет содержу… смерти на него нет! Умер бы — и дело бы с концом!
Вдруг индейца нашли убитым в квартире. Все было снаружи в порядке: следов грабежа не видно. В углу, на столике,
стоял аршинный Будда литого золота; замки не взломаны. Явилась полиция для розысков преступников. Драгоценности целыми сундуками направили в хранилище Сиротского
суда: бриллианты, жемчуг, золото, бирюза — мерами! Напечатали объявление о вызове наследников. Заторговала Сухаревка! Бирюзу горстями покупали, жемчуг… бриллианты…
Повторяю: я и теперь не знаю,
стояла ли подпись отца на приговоре военно —
судной комиссии, или это был полевой
суд из одних военных. Никто не говорил об этом и никто не считал это важным. «Закон был ясен»…
По вечерам в опустевших канцеляриях уездного
суда горел какой-нибудь сальный огарок,
стояла посудинка водки, лежало на сахарной бумаге несколько огурцов, и дежурные резались до глубокой ночи в карты…
Были каникулы. Гимназия еще
стояла пустая, гимназисты не начинали съезжаться. У отца знакомых было немного, и потому наши знакомства на первое время ограничивались соседями — чиновниками помещавшегося тут же во дворе уездного
суда…
В заливе может
стоять судно большого размера.
Там,
стоя на палубе «Байкала», я видел, как буксирный пароход, тащивший большую баржу с двумя сотнями солдат, утерял свой буксирный канат; баржу понесло течением по рейду, и она пошла прямо на якорную цепь парусного
судна, стоявшего недалеко от нас.